Имидж для карнавала

 Вы ни за что не заметите меня в толпе, хотя, выходя из дома, я крашу губы и надеваю шарфик в тон пальто.
 Дело в том, что я стараюсь не выделяться из массы прохожих. Мне спокойно и уютно в людском потоке. Я люблю ездить в троллейбусе зимой или осенью, когда пальто защищает от бесцеремонно ощупывающих взглядов. Мне приятно ехать вместе с двумя-тремя десятками человек –пусть в незнакомой, случайной, но всё же компании; приятно чувствовать себя независимой и суверенной, но видеть вокруг множество лиц, слышать множество голосов.
 В этих мыслях я не признаюсь даже лучшей подруге Иветке: Иветка сочтёт меня сумасшедшей. И так уж она именует меня серой мышкой! Правда, меня это ничуть не расстраивает, но чтобы не разочаровать её, я всякий раз делаю жалобное лицо и вздыхаю.
 Сама Иветка – полная мне противоположность. Мы с ней выросли на одной улице, ходили в одну школу, а поначалу даже в один класс (пока её не перевели в математический), но впечатление такое, будто её жизнь – глянцевитая обложка приключенческого романа, а моя – черновик сочинения троечника.
 Всё началось с того памятного дня, когда на уроке физкультуры в наш второй «Б» зашла преподавательница балетной школы.
 Помню её неописуемо воздушное платье и то, как мы, девчонки, вытянулись в струнки, ожидая счастливейшего поворота своей судьбы. Фея неспешно оглядела нас и, поманив кого-то длинным сверкающим ногтем, вполголоса молвила физруку: «Перспективная фактура!» И тут же из строя шагнула Иветка, и все взгляды, как прожекторные лучи, высветили её царственную осанку, уверенную поступь и улыбку, созданную для аплодисментов. Девчонки задохнулись от зависти, восторга, обиды, печали, восхищения, ревности; и только я, ближайшая подруга, преисполнилась гордости, ибо отсвет Иветкиного успеха ложился и на меня.
 Наши судьбы и характеры уже в то время гармонично дополняли друг друга: Иветка защищала меня от драчунов-мальчишек (её даже за косички не решались дёргать), а я давала ей списать домашку; её поставили во вторую пару в «Вальс маков и васильков», а я ушивала её блузку и была допущена за кулисы, а впоследствии даже введена в запасной состав.
 Правда, танцевала Иветка недолго: на следующий год её отобрали в секцию лёгкой атлетики, и я ходила «болеть» на соревнования, потом она увлеклась было акробатикой, но повредила ногу и спорт оставила.
 Однако и в самых обычных житейских делах она умудрялась блистать и первенствовать, я же уныло плелась по обочине её жизни. Я старалась копировать её грудной голос с неожиданными переливами, но выходили какие-то завывания; повторяла слово в слово её любимые анекдоты, но никто почему-то не смеялся. Иветка наденет простенькую цепочку с дешёвыми камешками – готовая реклама магазина «Изумруд», я нацеплю то же самое – ни дать ни взять облезлая новогодняя ёлка в мусоропроводе! На ней шёлковая блузочка на трёх пуговицах разлетается элегантно и волнующе, на мне – будто остальные отодрали в давке.
 В конце концов пришлось мне смириться и твёрдо уразуметь: над Иветкой солнце светит ярче, и всё тут!
 После школы мы растерялись: она уехала в Москву, то ли к родственникам, то ли поступать, и как-то сразу оторвалась ото всех, поскольку писать письма не любила.
 Несколько лет я провела, можно сказать, среднестатистически: закончила культпросветучилище по специальности «хореограф», побывала замужем, развелась, помыкалась, устраивая Андрюшку в садик, кочуя с квартиры на квартиру и обивая в поисках работы пороги школ искусств, центров развития и домов досуга детей, подростков и молодёжи.
 Не везло мне прямо-таки фатально: стоило толь прикрепить к двери листок «Расписание занятий хореографического кружка», как в здании затевали капитальный ремонт, или оборудовали диско-бар, или открывали секцию восточных единоборств.
 И как раз когда к моему лицу прочно приросла умоляющая гримаса, на висках показалась первая проседь, а от юношеских иллюзий не осталось камня на камне – я снова встретила Иветку.
 Невероятно! Она была ещё ярче, красивее и увереннее в себе, чем двенадцать лет назад! Улыбка её сияла рекламной белизной, походка притягивала взгляды, и хотя статистика одиноких матерей не миновала и её, мне не довелось видеть, чтобы поперёк её комнаты тянулась, как у меня, верёвка с мокрыми колготками.
 Всё окружавшее её было броско и стильно: стелилась по полу медвежья шкура, в огромном зеркале отражались багряно-золотые композиции из засушенных цветов, а с прикреплённой в углу ветви карельской берёзы свешивалось массивное гранатовое ожерелье.
 Ах, что за комната! Попав в неё раз, нельзя было не мечтать вернуться туда хоть однажды. Она рождала в душе фантастические мечты, навевала грёзы о бескрайних просторах, золотых закатах над морем и океанских круизах с барами и музыкой. И, привлечённые экзотическими видениями, в ней вечно толпились молодые, нарядные, улыбающиеся гости – почему-то женщин гораздо больше, чем мужчин: наверное, Иветкина красота и экстравагантность подавляли особей мужского пола, формируя комплекс неполноценности. Ибо даже в безработные и безденежные времена вокруг неё витал аромат «Дюны» или «Опиума», и ни одна вещь не держалась в её гардеробе более двух сезонов.
 Наверное, это и называется – красиво жить. Бог знает как это у неё получалось! Вдруг подзовёт, загадочно улыбаясь: «Иди-ка сюда!», и – хоп! – на голове у тебя сногсшибательная шляпка, та самая, которой Иветка разила наповал всех встречных дам. «Забирай, надоела!» – и вот уже не на неё, а на тебя устремляются взгляды; но увы! – всего лишь холодно-любопытные, а то и насмешливые взгляды. Или вдруг она объявит: «Сегодня разучиваем степ!» – и мы втроём с какой-то полузнакомой тёткой средних лет два часа отбиваем чечётку – клянусь, потом мы даже исполняли этот номер на какой-то Новый год! Или мчимся толпой на премьеру в театр, или на выставку керамики, или на книжный базар. Возражений Иветка не слушала: «Нет денег? Вот полтинник, сможешь – отдашь».
 Говорить же она могла так, что слушатель забывал закрыть рот. Поведает, к примеру, о новой какой-то психологической теории: исключительно полезно, оказывается, каждые девять лет полностью менять всю жизнь – и жильё, и работу, и супруга, и друзей – и тогда, мол, происходит омоложение крови и полное обновление организма.
  «А дети?» – спросит какая-нибудь гостья из новых.
 Иветка только усмехнётся загадочно и вымолвит что-нибудь вроде: «Каждый кроит свою жизнь по собственному лекалу!» И гостья до конца вечера погружается в туманные грёзы.
 При всём том бывала наша Иветта гордой, и властной, и даже язвительной, – но ей всё позволялось, прощалось, а если кто-то и не прощал, то на его место вскоре являлся другой, и в компании становилось даже веселее, с оттенком новизны и неожиданности.
 Все женщины здесь были красивы, или сексапильны, или элегантны, и даже я, серая мышка, постепенно стала двигаться свободнее и улыбаться смелее, и проблемы мои всякий раз отступали под натиском звонких голосов и смеха. В конце концов, мы были молоды, полны надежд, и весёлый дух авантюризма, исходящий от Иветки, клубился вокруг нас.
 И мы мечтали о деле – о собственной фирме.
 После недолгих раздумий решили остановиться на чём-нибудь женском, пикантном, манящем, типа «Имидж-мастер-класс». Мы прикидывали свои возможности – нужны были парикмахер, косметолог, модельер, художник, – читали объявления, нащупывали контакты. Иветту, конечно, постановили назначить президентом, меня секретарём («Нужны тебе эти корявые школьницы!»), остальные должности обсуждались. Мы с Иветкой уже прикидывали расходы, составляли смету, подыскивали помещение, и она даже отдала мне своё красное платье декольте – «Чтоб не мозолила клиентам глаза в своём чёрном, гробовом!»
 Иногда, развлекаясь, обсуждали даже маршрут нашего первого круиза. Иветка склонялась в сторону Бразилии: тогда как раз шли по телевизору бразильские сериалы, и мечта её была – побывать на настоящем карнавале.
 И вдруг…
 Не постигаю, как это могло случиться. Ссора вышла – глупее не придумаешь: из-за политики! Ну какое нам, спрашивается, дело до политики?! Я и новости-то сроду не смотрю. Иветку, правда, раз в школе выбрали комсоргом, да ведь когда это было!
 Просто ума не приложу, как всё произошло. Помню, вывалилась у неё из шкафа школьная фотография – мы на выпускном, на мне белое платьице в горошек – и я вслух вслух прикинула: как бы, интересно, сейчас смотрелась в таком? Иветка, конечно, фыркнула, обозвала меня совком – кто, мол, сейчас носит горошек? И завязался этот идиотский спор насчёт «тогда» и «сейчас».
 Можно подумать – нам кто-то предлагал выбор!
 Разгорячились!
 Иветка, конечно, обличала, клеймила и ниспровергала, а я испуганно поправляла, собирала осколки и старательно пристраивала на место. И, само собой, попала в сталинистки, способные только хором петь «Интернационал».
 Тут я заупрямилась, поскольку в хоре сроду не пела. Иветка вышла из себя. Она откинулась в кресле – нога на ногу, воплощение грации и непринуждённости – и, окинув меня взглядом, с усмешкой кивнула на зеркало: «Посмотри! Тебе четвёртый десяток – а что на выходе?» И я, переведя взгляд, увидела… впрочем, я тут же отвела глаза. Но Иветка, как всегда, попала в цель: я сбилась с мысли, покраснела, забормотала, что надо, конечно, привести себя в порядок, вообще заняться собой, но сейчас у меня проблемы с жильём, а вот когда Андрей подрастёт, да и фирма к тому времени раскрутится… Но Иветта перебила:
  –Фирма? А ты вообще-то уверена, что сможешь у нас работать? – и выдержала паузу – длиной, кажется, в вечность, так что вся моя жизнь за это время съёжилась и потускнела.– Детка моя! Нам ведь нужны смелость, хватка! Апломб – так ведь у вас в балете говорят? Ну а ты у нас такая… – она махнула рукой. – Короче, разводи уж лучше свои хороводы! А в бизнесе никто никого за собой на буксире не тащит, понимаешь? Это закон! Так что не обижайся – не по дороге нам дальше.
 Голос Иветки звучал как всегда: чётко, красиво, с мелодичными переливами, а я не верила ушам. Это было невозможно! Ведь все наши планы, мечты о путешествиях, смета, наконец…
 Она будто услышала:
  – А смету в принципе кто угодно может составить – невелика премудрость!
 Не помню, как я вышла от неё. Я казалась себе Золушкой, чья туфелька не потерялась, а превратилась в деревянный башмак, и за углом её поджидала тыква. Всё рухнуло в один миг. Захлопнулись двери поездов, отъехали трапы самолётов, и померкли карнавальные краски.
Вот и угол, до которого Иветка иногда провожала меня. Над ним ещё парят наши мечты, наши воздушные замки – да нет же, это её, Иветкины, мечты! А я – что я такое без её радужной ауры, заряженной весёлым электричеством? Разве способна я начать новую жизнь – я, пресная, как овсянка на воде? Да и с чего мне её начинать –пойти, что ли, в школу по второму кругу?
 Нет уж, придётся, видно, доживать свою. Возвращаться в нашу с Андрюшкой каморку с облупленным потолком, с мокрыми колготками на верёвке. В ежевечерний рёв и вопли «Ешь сейчас же!» и «Собери игрушки, я кому сказала!» В головную боль. В намечающиеся морщины. В унылую старость…
 Но она – она тоже пожалеет! Она ещё опомнится, позовёт меня. Но я не переступлю порога. Она провалится со своей распрекрасной фирмой, обанкротится через месяц потому что никогда в жизни, нигде, днём с огнём не найти ей никого в мире преданнее меня! А все эти, смелые, с хваткой и апломбом, – кинут её на первом же повороте! И вот тут-то она вспомнит о подруге. Тут-то поймёт и оценит. Но поздно! Я… Я раскручусь – сама! Возьму и организую собственную фирму – назло всем! Буду работать как лошадь, вкалывать день и ночь! Заработаю на квартиру – на точно такую же комнату, с зеркалом и медвежьей шкурой! И одна, без неё – отправлюсь в круиз!
Конечно, это будет не скоро, а года через два, три…
  …Прошло семь лет.
 Фирма «Иветта» раскрутилась довольно быстро. По телевизору показывали рекламный ролик: в белоснежный офис входят клиентки одна другой безобразнее – выплывают дамы одна другой эффектнее. И тут же крупным планом – ослепительная Иветкина улыбка и грудной переливчатый голос: «А вы… довольны своим имиджем?»
 Потом я слышала, что у них были неприятности, и Иветта будто бы продала квартиру и собиралась расстаться с белоснежным «вольво», но через какое-то время ролик запустили вновь – значит, всё наладилось.
 Да я и не сомневаюсь: Иветка сумеет выкарабкаться из любой ситуации и, если надо, начать новую жизнь. Иногда я думаю о ней – теперь уже без всякой обиды: ведь если подумать, разошлись не мы, а наши судьбы. Её1 корабль всегда будет следовать собственным курсом, стремительно и красиво несясь по волнам, я же могу только смотреть ей вслед из своей маленькой самодельной лодочки. Но зато у меня есть время, чтобы рассматривать проплывающие в небе облака и любоваться оттенками морских глубин…
 Теперь я вспоминаю Иветку с лёгкой ностальгией, как вспоминают прочитанный когда-то в юности захватывающий приключенческий роман.
Моя же теперешняя жизнь не очень-то располагает к приключениям. Какие там воздушные замки!  Мы с мужем счастливы, что наконец-то получили комнату в малосемейке на краю города. Правда, путём напряжённых дизайнерских усилий нам удалось превратить своё жизненное пространство в три  крохотных чуланчика, но ни все вместе, ни по отдельности они не поражают гармонией и уютом. Угол Андрея пестрит плакатами рок-ансамблей и вдохновенно-перекошенными лицами эстрадных звёзд, наша спальня погребена под чертежами мужа, инженера-конструктора, а во владениях четырёхлетнего Фёдора, также тяготеющего к технике, повсюду валяются обломки детали машинок. Пожалуй, медвежья шкура не вписалась бы в наш интерьер. Готовим мы по очереди, убираем по расписанию, а по вечерам не решаемся не то что отбивать чечётку – даже включить телевизор погромче.
 А что бы сказала Иветка, узнав, что я всё ещё надеваю иногда «гробовое» чёрное платье! Но зато я определённо не потолстела – наверное, потому, что пять раз в неделю занимаюсь бегом: по утрам мы с Фёдором сломя голову мчимся на остановку, чтобы втиснуться в автобус, а потом выбраться из него и опять-таки бегом припустить к садику. После этой физзарядки я, выдохшаяся и обессиленная, подъезжаю на трамвае к месту своей службы – добротному старинному особняку, приютившему с полдюжины организаций.
 Увы! Я не имею никакого отношения ни к одной из фирм с такими звучными, манящими названиями – «Кредо», «Лелия», «Орион». Меня допускают лишь в длинную угловую комнату второго этажа, где вдоль стен тянется деревянная планка-станок и потускневшие от времени зеркала отражают нескладные силуэты и угловатые жесты девчонок в возрасте гадких утят.
 В сущности, эти девицы невыносимы. Вместо купальников они являются на занятия в драных шортах и майках, бесстыдно обжираются, набирая всё новые килограммы, и даже при элементарном поклоне умудряются выставить вперёд ногу «утюгом». Сначала я терпеливо поправляю их, потом нетерпеливо ору: «Голова! Колени натянуть! Всё в себя!» И, рассвирепев, шлёпаю ладонью по сутулым спинам. Как ни странно, злость прибавляет мне сил, и девчонки чувствуют это – испуганно таращат глаза и старательно тянут носки.
 Наконец я объявляю: «Отошли от станка! Бразилия!» – и щёлкаю клавишей магнитофона.
И под мерно-упругий, точно новенький мячик, ритм мои мартышки волшебно преображаются.  Лица их на глазах смуглеют, скулы приподнимаются в лукавой усмешке, и под едва уловимый шелест – разноцветных ли юбок? Высоких пальм? Или набегающей волны? – колдовство карнавала завладевает нами. Шаги наши коротки, ибо вокруг тесно от огромных цветных опахал, воздушных шаров, смеющихся масок и весёлых смуглых барабанщиков. Неведомые птицы перекликаются среди тропических цветов, на горизонте синеет океан, и раскалённое солнце южных широт вот-вот приблизится к зениту. И ни за что на свете мы не покинем эту чудесную страну до последнего солнечного луча – или, по крайней мере, до последнего такта музыки!

По вопросам коммерческого сотрудничества и рекламы пишите редактору портала Kosmetichka.ru.