Ветер с моря
Казалось, лету не будет конца.
За долгим удушливым июнем
настал раскалённый июль, тянувшийся целую вечность.
А в августе время
вообще остановилось.
Оно замедляло свой бег с утра, с той минуты, как
Нинка, сбежав по ступенькам, первый раз заглядывала в почтовый ящик. А если
часом позже из-за газет не выглядывал твёрдый белый уголок, подписанный чётким
прямым почерком, то стрелки будильника просто замирали на месте. И тогда
оставалось Нинке только уныло слоняться по душной комнате или, спасаясь от
ворчания деда, плестись по жаре на рынок. И по дороге ей, как обычно, то и дело
попадались навстречу размалёванные девицы карликового вида, ехидно оглядывающие
её снизу вверх.
Рост у Нинки был, что и говорить, просто нечеловеческий
– метр восемьдесят семь сантиметров. И поэтому, случайно поймав на себе взгляд
интересного молодого мужчины, она немедленно начинала подозревать, что мужчина
этот – тренер по баскетболу.
Баскетбол же Нинка ненавидела от всей
души. Она ненавидела фанерные щиты и сетки, до которых ей и в самом деле было –
рукой подать; ненавидела учителей физкультуры, при всём классе объявлявших
с идиотскими улыбками, что она «просто обязана» участвовать в соревнованиях.
Тайно и яростно ненавидела она также мальчишек из школьной команды, которые на
всех вечерах приглашали танцевать, это уж как правило, девчонок на две головы
ниже себя.
Но однажды, в девятом классе, Нинка с изумлением обнаружила,
что из всякого правила есть исключения. Открытие это она совершила в тот день,
когда третьекурсник Олег из соседней пятиэтажки, имеющий, по некоторым
сведениям, разряд по современному пятиборью, Олег, величественный и
неприступный, как горная вершина Тибета, и ни разу в жизни не поздоровавшийся ни
с кем во дворе, – вдруг остановил её и, КРАСНЕЯ, попросил помочь ему с
английским. Он УЗНАЛ, что она ходила на специальные курсы!
С этой
минуты Нинка даже думать стала исключительно по-английски. И следующие два года
жила в её квартире и сидела за её партой уже совершенно другая Нинка. У этой
новой Нинки обнаружились пышные каштановые волосы и красивый удлинённый разрез
глаз. Платья не обвисали на ней мешком, а ложились мягкими складками, колготки
не рвались на второй день, и торт «Рыжик» не пригорал в духовке. А школьная
англичанка просто не знала, что и подумать, когда Максименко ни с того ни с сего
сдала английский на «отлично» и… поступила на инфак!
Правда, потом,
когда Олега призвали в армию, откуда-то снова явилась на свет старя Нинка,
уродливая зануда и плакса, но Нинка-новая умела держать её в узде и не давала ей
распоясываться. И прошли уже осень, зима и весна, и она сдала наконец
дурацкий синтаксис и связала себе пушистый белый свитер, а Олегу – длинный шарф,
и дышать стало легче, потому что Олег написал, чтобы она посмотрела в мебельном,
на первый случай, приличный письменный стол: он не хотел, чтобы ЕГО ЖЕНА писала
диплом за детским обшарпанным секретером.
Но Нинка пока что никуда не
ходила и ничего не смотрела, приберегая это занятие для уныло маячащих впереди
сентября и октября.
В конце августа деду вздумалось ехать на море. Как-то вечером он
танцующим шагом явился в кухню, где Нинка закатывала помидоры, и торжественно
выложил на перевёрнутый баллон две голубые мелко исписанные книжечки с печатями
по углам.
– Путёвки? – удивилась Нинка. – А как же… мама тут одна, и
вообще… у меня примерка пальто в субботу.
– О, женщины! –
вскричал дед. – До чего же вы любите всё усложнять! Говорят тебе: море, горы,
отдельный домик, столовая рядом, пляж под боком! Фирма гарантирует. В жизни ты
не видела такого райского уголка – это я тебе говорю!
Уголка такого она, точно, не видела.
Состояла фирма из десятка
фанерных домиков и одного кирпичного строения с потёкшей афишей «Сегодня у нас в
клубе». От клуба распространялся почему-то запах кислых щей. Вокруг валялись
обломки досок и высились груды песка. Стаи собак всех мастей и размеров свободно
бродили среди верёвок, увешанных мокрыми купальниками.
Однако дед,
похоже, был в полном восторге. В домике он брякнул чемодан прямо на ржавую сетку
кровати – два скрученных матраца лежали на столе, – выворошил из вещей плавки и
потащил Нинку на пляж.
Пляж располагался прямо за домиками и был
совершенно дик – ни тента, ни лежаков, ни даже кабинок для переодевания.
Отдыхающие держались раскованно: орали, визжали и хохотали в воде и на берегу и
строили первобытные навесы из газет. А море, иссиня-бирюзовое издали, вблизи
превращалось в мутно-серое и лениво выбрасывало на берег пенистые волны вместе с
окурками и огрызками яблок.
Дед, однако, освоился с ходу. Не успела
Нинка осмотреться, как он уже играл с кем-то в шахматы, приятельски хлопая
партнёра по плечу и предлагая сплавать «за пределы». Нинка плыть «за пределы»
отказалась и, побродив у берега по колено в тине, отправилась обратно в домик,
где до вечера отмывала пол от комьев грязи, раскладывала вещи в две облезлые
тумбочки и писала письмо Олегу.
Ночью донимали комары. Вели себя они здесь по-хозяйски, приближаясь к
жертве не спеша и с некоторой даже ленцой; отогнанные же прочь взвывали от
неожиданности, изумляясь попыткам сопротивления.
Полночи Нинка
промучилась, кутаясь с головой в простыню и проклиная деда. Но стоило
наконец задремать, как она снова подскочила как ужаленная и села в кровати. Ей
приснилось, что начинается землетрясение. Она даже слышала подземный гул и
явственно почувствовала, что пол домика вздрогнул, а кровать съехала с места.
Или, может быть, это шёл с моря смерч, а их домик стоял у самого берега! И
вообще от дедовских затей можно было ждать чего угодно.
– Дед! –
хрипло позвала Нинка, и тут же что-то огромное и тяжёлое снова бухнуло в
стенку.
– Смотри, рассыплешь! – сказал под окном смеющийся женский
голосок.
Низкий мужской лениво буркнул в ответ:
– Ай, сто лет
простоит…
Нинка тихо сползла на подушку и перевела дыхание.
–
Пригорело вам на море ночью! – продолжал женский голос. – Влетит же!
–
Кому влетит, нам? – живо отозвался другой мужской, томный и игривый. – Да Русу,
например, теперь хоть всю ночь в воде сиди, у него постель забрали. Высшая
мера!
– Постель?.. Кто это забрал?
– Ай, слушай его
больше…
– Да ладно, Рус, все свои! Это был у нас, зайчик, в клубе
такой рояль, «Рёнич» назывался, импортная фирма, не слышала? Староват, правда,
но кое-что играл, «чижик-пыжик» там или другую классику. И вот наш
Руслан…
– Да не ори, козёл!
– Ладно, ладно… – голос перешёл
в шёпот, потом послышалась какая-то возня, смех и опять голос, – …а
там уже одни белые клавиши! Ну завхоз, ясное дело, сразу шефу докладную,
скандал, штраф двадцать пять штук, и заодно матрац тю-тю…
– Ой,
бедненький! На чём же ты спишь, Руслан? – пожалел голосок.
– А он на
сетке, – отвечал игривый, – прямо как Рахметов на гвоздях! Правда, пробовал ещё
стоя, как слон, но говорит…
– Серый! Я сказал!! Заткнись, – рявкнул
незримый Руслан голосом разгневанного витязя. – Пошли, хватит…
Под
окном захрустела галька, и всё стихло.
Нинка посидела ещё немного,
удивляясь загадочным туземным нравам, потом устроила поудобнее подушку и
наконец-то уснула.
На завтрак в клубе-столовой подавали холодную осклизлую вермишель – по
всей видимости, позавчерашнюю. Отдыхающие-дикари, утратившие представление о
цивилизованной пище, проворно уничтожали её. Дед тоже заметно одичал и увлечённо
орудовал трёхзубой вилкой. Нинка сердито бренчала ложкой в стакане с
чаем.
– О-о, Рус! – вдруг услышала она знакомый голос. – Ты только
глянь: и чего здесь сегодня нет! И того нет, и этого нет, и вообще ничего
нет!
У стойки расположились ночные посетители. Говоривший, высокий и
светлокудрый, – Серый, вспомнила она, – грациозно изогнувшись, улыбался
молоденькой подавальщице. При взгляде же на Руслана она чуть не расхохоталась.
Этак, пожалуй, и её могли бы окрестить Джульеттой! Местный витязь был тощ, смугл
и едва доходил своему спутнику до плеча. Впрочем, взгляд у него был грозный,
походка вразвалку, и вообще верилось, что роялю в своё время могло сильно не
поздоровиться.
Серый мимоходом скользнул по её лицу ясным взглядом.
Нинка отвернулась и сказала деду:
– Главное, тарелку не проглоти. Не
забыть маме сказать, какое у тебя теперь любимое блюдо.
За день они изучили все достопримечательности округи. Таковыми
оказались: лодочная станция, пионерский лагерь «Рассвет», заброшенная
танцплощадка и магазин «Продукты», в ассортименте которого, однако, преобладали
промтовары.
Вечером от нечего делать забрели в клуб.
В пыльном
зальчике дикари и дикарки в экзотических нарядах топтались в обнимку под стон
электрогитар. Сцена отсутствовала, и вокально-инструментальная группа
располагалась прямо в углу, рядом с грудой поломанных стульев. Музыканты были
смуглы, длинноволосы и артистически небрежны в одежде. В центре, в окружении
барабанов и тарелок, грациозно восседал ясноглазый Серый. Вскоре явился и
местный витязь Руслан и не спеша обвёл взглядом инструменты – быть может,
подыскивая новую жертву?
Внезапно он шагнул вперёд и запел.
Пел он
без микрофона. Низкий голос был так силён и крепок, что легко перекрывал все
инструменты. Нинке подумалось даже, что на этакий голосище можно встать и пойти,
как по твёрдой поверхности. И в то же время он не был груб – наоборот, как-то
щедро распевен и ласково-нетороплив, и слушать его было приятно. Просто
удивительно, что принадлежал этот голос щуплому мальчишке в футболке и линялых
рыжих брюках!
И сколько ему могло быть? Восемнадцать? Двадцать? Пел он
что-то доисторическое: «Не слышно на палубах песен, эгейские волны шумят…» Но
словно тёплое море качало Нинку при звуках этой мелодии, и синело вокруг широкое
небо, и крохотный парус маячил вдалеке.
Внезапно она фыркнула, представив
себе, как этот самый певец спит ночью на голой сетке, свернувшись калачиком. И
выражение лица у него, должно быть, жалобно-свирепое!
Временами ему как
будто не хватало воздуха: он сжимал кулаки и резко вдыхал всей грудью. А
закончив песню, отошёл в угол и присел позади гитаристов, опустив
голову.
И Нинке вдруг захотелось погладить его, как маленького, по этой
чёрной курчавой голове.
За неделю дед навёл на пляже свои порядки.
Мальчишки с облупленными
носами прыгали с валуна в воду по его команде, ободряемые возгласами: «Пошёл,
пошёл, Вась!», «Ну-у, это не технично!» и «Слушай, где у тебя центр
тяжести?»
Дикари постарше по вечером являлись к нему с шахматной доской под
мышкой.
И только внучку приобщить к активному отдыху так и не удалось.
В конце концов дед махнул на неё рукой и не мешал спать по утрам сколько угодно,
пока сам принимал на пляже морские и воздушные ванны и упражнялся по системе
«хатха-йога».
Встречались они уже в столовой.
Там же Нинка видела
иногда и музыкантов. Серый разглядывал близсидящих дикарок невинными голубыми
глазами, Руслан же, полузакрыв веки, мрачно смотрел перед собой в клеёнчатую
скатерть. Очевидно, он всё ещё спал на голой сетке. При виде него Нинку разбирал
смех, и она старалась повернуться к музыкантам спиной.
Однако когда под
вечер на лодочной станции заводили Челентано, Нинке под его ленивое «пай, пай,
пай» не раз приходило в голову, что неизвестно ещё, как бы и Челентано запел,
спи он на голой сетке и питайся в неандертальской столовой.
Хотя, если
разобраться, занимался этот самый Руслан чёрт знает чем!
С таким
голосом он мог бы собирать аншлаги на стадионах, а он распевал куплеты среди
поломанных стульев.
Подобно раскату грома, он мог бы сотрясать стены
театров, а он резался в карты под навесом из газет, хохоча и ругаясь.
И
главное – совершенно неизвестно почему Нинка боялась его!
Она боялась
вслушаться в нелепо-выспренные слова, невесть когда придуманные и никакого
отношения к ней, разумеется, не имеющие:
Не правда ль, ты много
страдала?
Минуту свиданья лови!
Ты долго меня
ожидала –
Приплыл я на голос любви!
Боялась посмотреть
в его совершенно обыкновенное, мальчишески-грубоватое лицо, которое становилось
вдруг страстным и печальным, брови разлетались к вискам, и тёмный огонь
вспыхивал в глазах. И тогда казалось ей, что этот смуглый парень умел, если
надо, храбро драться, и ещё он умел улыбаться по-детски широко и
счастливо.
И не было ничего удивительного в том, что даже спиной она
сразу узнавала его шаги – ведь гладкие камни на пляже будто пели под его босыми
ступнями…
Потом явилась москвичка.
Нинка невзлюбила её с первого же взгляда, с
той минуты, как эта мадам, не успев поставить чемодан, растрещалась о своих
московских знакомствах и о муже – кандидате каких-то наук.
А купальник
у неё был такой, что непонятно было, зачем его вообще надевать.
И она как-то
моментально подружилась с музыкантами, а Руслана звала собачьей кличкой «Русик»,
и Нинка своими глазами видела, как эта мымра подсела к ним на пляже и строила
ему глазки!
Вот бы посмотрел на неё муж-кандидат!
А этот босяк, этот
тощий мальчишка нахально улыбался ей в ответ…
В этот день Нинка явилась в клуб в белом платье.
Это было не платье, а
просто сон!
Лёгкая и пышная, как облачко, юбка не падала, а скорее вздымалась
тремя воздушными оборками. Рукава, сотканные из ажурных цветов, нежно струились
с плеч. Витой пояс дважды обхватывал талию и терялся в складках юбки.
Нинка
зачесала волосы на правую сторону и подколола их перламутровым
цветком.
Тонкой чертой удлинила уголки глаз.
Отступила на шаг и бросила
грозный взгляд в зеркало.
Незнакомая самоуверенная девица ответила ей
уничтожающим взором.
Обрывок мелодии донёсся из зала и стих, пока она поднялась по
ступенькам, мимо расступившихся мальчишек.
Но через мгновение глубокой
и полной тишины вдруг глухо ударил барабан, и вспыхнул грозно-частый ритм, и вся
вселенная, сорвавшись с места, помчалась навстречу музыке, увлекая за собой и
сокрушая всё на своём пути.
Тело Нинки не подчинялось больше законам
физики. Оно стало частью музыки, слившись с ней биением сердца, и частотой
дыхания, и упругим ритмом движений, и казалось, что оборвись сейчас мелодия – и
вместе с ней навсегда остановится её сердце!
Потом какой-то дикарь
пригласил её на медленный танец, и неожиданно они оказались совсем рядом с
музыкантами. Насмерть перепугавшись неизвестно чего, Нинка упёрлась глазами в
полосатую рубашку своего партнёра. Хотя местный Челентано даже бровью не повёл в
её сторону: работал себе и работал, а работа его была – в такт выдавать куплеты.
Публика ждала чего-нибудь покруче, а потом поспокойнее, потом весёленького, и
ещё грустного – про любовь. И он выдавал покруче, и грустное, и про любовь, хотя
пряди волос уже облепили его лоб, и когда он поправлял их, рука дрожала. Но
всё-таки он держался нормально, и даже казалось, что ему доставляет
удовольствие, когда его слушают – но, конечно, слушает весь зал, а не какая-то
одна незнакомая девчонка. Он и на пляже-то её всегда обходил, как
колонну.
Но в какой-то миг, закончив песню и повернувшись, чтобы отойти
в свой угол, – он вдруг остановился и, помедлив, шагнул в толпу
танцующих…
В следующее мгновение Нинка оказалась почему-то у своей
двери и, споткнувшись о единственную ступеньку, чуть не растянулась на
пороге.
Дед привскочил в кровати и сел.
– Слушай, дед… Ты,
вообще-то, давно в последний раз в кого-нибудь влюблялся? – спросила она
каким-то чужим голосом, обхватив плечи руками.
Дед сердито загрохотал
шахматами.
– Ты, вообще-то, насчёт своего Олега обратись к кому
другому. Лично я с ним ни разу толком не разговаривал. Понятия не имею, за кого
это ты там замуж собираешься!
Всё-таки он умел виртуозно испортить
настроение!
– Можешь не волноваться, на тебя он не похож, –
огрызнулась она и, погасив свет, начала раздеваться.
Через день дед принёс билеты на автобус. Нинка растерянно повертела в
руках два картонных коричневых квадратика, а потом вдруг страшно обрадовалась и
тут же принялась складывать вещи. Она укладывала их тщательно и аккуратно,
одно к одному, и на душе у неё становилось всё спокойнее и уютнее, точно и там
всё размещалось по своим местам. Она даже отказалась искупаться – попрощаться с
морем. Ночи становились уже прохладными, и хотелось поскорее завернуться в мамин
махровый халат и сладко уснуть…
…Ей приснился странный сон.
Она бежала по
незнакомому тёмному коридору. Мрак обступал её со всех сторон, и конца ему
не было видно. Только огненно-алое платье, которое было на ней, светилось в
темноте, как язычок пламени.
И вдруг со всего разбега она налетела на
что-то.
Это был письменный стол – огромный, тяжёлый письменный стол,
стоящий поперёк коридора. Его совсем не было видно в темноте.
И в ту
же минуту погасло её огненное платье.
Изо всей силы она грохнула
кулаком по этому столу, разрыдалась и проснулась. И, проснувшись, ещё ясно
чувствовала ребром ладони холодную гладкую поверхность. Щёки были мокры от слёз,
и она продолжала всхлипывать. Потом вытерла глаза ладонью. Звёздный свет лился
из окна. И в этом свете она вдруг ясно увидела Руслана. Он сидел на столе,
опираясь на руку и склонив голову к плечу. Она ясно видела складки рукава,
небрежно подтянутого к локтю. Почему-то снова полились слёзы. Он повернул голову
и что-то сказал, она не разобрала что, но от звука его голоса заплакала ещё
сильнее…
Но всё это тоже, конечно, приснилось.
Не мог так петь
мальчишка в синей рубашке с закатанными рукавами. И вообще не существовало
такого мальчишки по имени Руслан. Не было и быть не могло!
Звёздный
свет всё лился в окно.
Утро выдалось по-осеннему прохладное. Нинка надела джинсы и свитер.
Ровно в десять подошёл автобус, и они с дедом вышли за ворота. Вдали над полем
заливалась какая-то птаха – кажется, жаворонок. Через плечо Нинки был перекинут
ремешок новой – Олег ещё не видел – дорожной сумки. В следующий раз они поедут к
морю вместе. В одно отделение она уложит одежду. В другое – маску, ласты и
полотенца. В кармашек – расчёску, мыло и зубные щётки. И бритву.
Нинка
посмотрела в окно автобуса.
И сделала ужасное
открытие.
Оказалось, что мальчишка Руслан не приснился ей – он
существовал в природе и сейчас, стоя у калитки и щурясь от солнца, смотрел на
неё. И улыбался.
И небо за его плечами было таким ясным, а море – таким
синим, как бывает лишь в песне.
Нинке стало жутко.
Во сне он
мог не спросясь войти к ней в комнату и, усевшись на стол, усмехнуться ей в
лицо.
А наяву – мог он просто стереть её с лица земли. Одним только
взглядом, звуком голоса!
Но в ту же минуту она ясно поняла, что вся её
жизнь, от рождения до смерти, длилась двенадцать дней, и вот она уже прожита, и
осталось её – на несколько секунд.
Её приговор был уже подписан и
оглашён, и, сверкая новеньким топором, палач неторопливо приближался к
помосту.
И тогда, в отчаянии оглянувшись, она в последний раз
встретилась с ним глазами.
«Зачем, – спросила она, – ты
оставляешь себе всё солнце и море, и всю радость, которая встретилась
мне?»
«Что ты! – воскликнул он. – Разве я хотел что-то отнять у тебя?
Спустись на две ступеньки, и к тебе вернётся всё, что ты потеряла!»
«Поздно. Нет сил даже на один шаг», – шепнула она.
Никто не слышал этих
слов. Может быть, их придумал весёлый жаворонок, когда сочинял свою утреннюю
песню.
Но Нинка знала теперь её мелодию, и она видела, как порыв ветра
подхватил её и помчал вдоль дороги, когда автобус, тяжело развернувшись на
пыльной площадке, двинулся в свой обычный путь.
И медленно уходил назад
пустынный берег, к которому приплыл однажды чудесный корабль из дальних
стран…
По вопросам коммерческого сотрудничества и рекламы